Газета "Известия", 9 мая 1945г., №107 (8717), стр.3.

Великий день, священный час, непостижимые минуты, и ты, простой, обыкновенный человек, один из миллионов вдруг в эти минуты сливаешься с величием победы, возносишься над миром на гордых крыльях славы твоего народа, твоей матери-родины.
        Неслыханная высота - невиданное время.
        Свершившееся не поддается никаким сравнениям. Ум человеческий еще не может сразу охватить громадности события. Мысли проносятся вихрем. Сердце озаряется великим счастьем, дух наполняет гордость, - непостижимые минуты!
        И вот, как бывает со всеми нами в минуты счастья, в памяти встают другие вечера, другие ночи над Москвой. Да так ли? Были ли они, другие ночи?.. Зачем они сейчас пришли на ум? Октябрь с мокрыми хлопьями снега... Да, это было. Я помню, как в эту светлую сейчас, сияющую электричеством и страшную тогда от воя ветра и забитую стеклом комнату летели мокрые хлопья снега. Moй громкоговоритель шуршал и трепетал. Закутавшись в пальто, я ждал каких-то сообщений. Теперь не помню. Но мысль опять наводит на свое, как бы указывая мне, что там, в этих ночах, таится что-то незабываемое и, может быть, такое же священное, как этот час великой окончательной победы над врагом. "Разгром немецких империалистов и их армий неминуем".
        Когда же это было сказано?
        В одну из тех ночей, в канун седьмого ноября...
        Ведь вот чего не надо забывать. Как в самые, казалось бы, немыслимо тяжелые мгновенья великий дух и гениальный ум самого человечного Человека видел, знал то скрытое от многих взоров, что ныне обыкновенному, простому человеку еще кажется непостижимым.
        Нет, не напрасно память воскрешает эти ночи, когда на дальних подступах к Москве навеки кончилась немецкая молниеносная война и кончились навеки горделивые надежды поработить, унизить древнюю столицу русских и насмеяться над новой всемирной миссией Москвы.
        Да будут вечно чтимы эти ночи! Да будет несравненной и немеркнущей память о том времени, когда впервые мир узнал, на что способен наш народ, оставшийся наедине с развязанной и разнузданной силой гитлеровского империализма.
        Тогда сбывались пророческие гордые вдохновения Александра Пушкина:

        ...Иль нам с Европой спорить ново?
        Иль русский oт побед отвык?
        Иль мало нас? или от Перми до Тавриды,
        Oт финских хладных скал до пламенной Колхиды,
        Oт потрясенного Кремля
        До стен недвижного Китая,
        Стальной щетиною сверкая,
        Не встанет русская земля?
        Так высылайте ж нам, витии,
        Своих озлобленных сынов:
        Есть место им в полях России,
        Среди нечуждых им гробов.

        И в те часы на устах Иосифа Виссарионовича прозвучало имя Пушкина, - шестого ноября девятьсот сорок первого года - поставленное рядом с именами Ленина, Толстого, Суворова, Кутузова, - какая это была светлая, возвышенная мысль гордой, пламенеющей души!
        И если было чудо в те легендарные часы истории, то этим чудом следует назвать парад войскам 7-го ноября, парад, которого не найдешь в истории, где сама дерзость была пророчеством, что никогда сапог захватчика не отобьет своих шагов на Красной площади и Кремль не отзовется эхом никому из них и никогда.
        Чудесным было это проникновенное выражение народного характера с его непокоримостью, неувядаемостью перед самыми страшными испытаниями, которое тогда явилось изумленному миру на Красной площади, - но думаю и смею утверждать, что никто, кроме нас, людей современных советских понятий и традиций, так хорошо, так правильно не понял, что выразило это легендарное шествие войск на Красной площади. И чем левее встают воспоминания, тем шире видишь связь эпохи, неутомимые и грозные предначертания, перед которыми сегодня стал на колени раздавленный и загнанный на собственной земле гитлеровский империализм.
        Свершилось, - эта мысль нас все равно сейчас ошеломляет - по-человечески, по чувствам, свойственным живому сердцу, ты покоряешься сегодняшнему ликованию, но вспомни, - это под Москвой когда-то рано утром опустились на одно колено наши полки, и тогда была дана первая клятва советской гвардии.
        Был страшный холод, туманные и долгие рассветы, воронье металось по дорогам. В стужу и метели, в туманы зорь и непроглядных вечеров вело людей то высшее прозренье духа, которое единственно раз и до смерти рождает только одна веpа и переходит в клятву, создает героев, потрясает ослепленною врага, - вера бесконечная, невозмутимая. Эту ничем невозмутимую веру дала великая сталинская всенародносгь, в которой никогда не разобщены самые высшие идейные понятия и малые простые мысли человека. И неминуемые сталинские грозные предначертания, перед которыми сегодня до конца повержен в прах гитлеровский империализм, - это громадная, нескончаемая вера в свой народ.
        Так дерзновенно и величественно рождалась под Москвою гвардия. Какая сила веры, уважения, какая ленинская прозорливость и великолепная мечта о славе тех знамен гвардейских, которые теперь полощет ветер Эльбы, Балтики, Дуная! Быть может, эти мысли не так уж и стройны, но сейчас позвольте не останавливать стремительный их ход. Сейчас им тесно в рамках обычных правил изложения. До боли хочется сейчас - именно сию минуту как-то очутиться в нашем Подмосковье и отыскать среди полей и сел тихую подомшевшую уже в четвертый раз могилу панфиловцев, снять шапку и поклониться им от глубины души. Я знаю, там воочию, с живой силой в образax живых, сияющих, немеркнущих предстанет все минувшее, оно сольется с настоящим и даст ему свой строгий и проникновенный смысл.
        Ни одной капли крови не пропало даром. Впервые под Москвою немцы выучились говорить:
        - Гитлер капут.
        Это именно случилось под Москвою, когда в газетах появились фотографические снимки, так удивительно напоминающие нам старинные гравюры, изображающие картины восемьсот двенадцатого года.

        ...Есть место им в полях России,
        Среди нечуждых им гробов.

        Свершилось все до полного конца, на чем стояли и присягали старые гвардейцы-ветераны. Это не поэтические образы восторженного пера, а живые люди, сама жизнь.
        Да, были эти ночи, черные, багровые ночи октября, с мокрым снегом, летевшим в мое разбитое окно, но пронеслись они над ширью наших городов и сел, как удивительное мгновение истории, которое лишь предвещало нынешний конец другой столицы, другой, враждебной силы. Берлин лежит в руинах, в тупом отчаянии. Да, он, униженный, покрылся белыми полотнищами покорности и страха, униженный, осмеянный, уничиженный за все, за все, чего не перечесть, от страшного презренья к человечеству до каннибальства.
        Я нынче радуюсь сраму и позору этой вот Германии господ, ее конечной гибели, ее уничтожению. На моей памяти сложилось и укоренилось это новое отвратительное понятие, связывающее себя с именем "Германия". И если ныне испустило свой последний вздох это чудовище, то вместе с истинными демократами всего мира мы скажем с глубочайшей радостью:
        - Свершилось... Наконец, оно сбылось.
        Они, - эта Германия господ, - в своем диком самообольщении когда-то устанавливала новый вид земного шара, где совершенно исчезал Советской Союз, который снился им, как смутное географическое понятие.
        И вот теперь наш автоматчик естественным порядком отписывает своим родителям:
        - Я в Берлине. Несу службу в рейхстаге.
        Географическим понятием, пока суд да дело, не в снах, а просто, по разделенью на территории фронтов и оккупационных войск, стала гама Германия.

        - Иль нам с Европой спорить ново?
        Иль русский от побед отвык?

        Мысли, мысли... или, вернее, это чувства человека, которые стремятся разом все, о порыве радости вылиться в словах, и слов все нехватает для выраженья этих чувств.
        Вдруг возникает в памяти пустое, бурое от зноя поле над Волгой, великая степная тишь. Пятнадцать лет назад я был счастливым свидетелем закладки в поле первенца советских пятилеток именуемого тогда Тракторостроем. И ровно за год мы с безвестным горным штейкером сидели на горе Магнитной, и он меня серьезно уверял, что вся эта гора действительно наполнена рудою, и вот какие-то зловредные металлурги Юга доказывают нашему правительству, что даже и горы Магнитной будто бы не существует и ее выдумал лишь для учености какой-то глупый путешественник. Все это было, начиналось на пустых местах - и Сталинградский тракторный завод, и Магнитогорск, и многое, чего теперь действительно не описать.
        - О ваша техника, о ваша артиллерия! - с каким ужасом теперь это повторяют раздавленные немцы. Весь мир, даже враждебные нам силы и сам враг признали навек за Сталинградом значение символа, чего-то более высокого, чем сама битва, чего-то выходящего за пределы узаконенных понятий. Да, это правда. У нас есть своя новая история, которую нельзя понять по узаконенным понятиям. Ее надо искать в вагоне Сталина на Царицынском вокзале, в переговорах Ленина со Сталиным, потом надо понять национальное значение первенца наших пятилеток, гигантскую борьбу нашего народа за свой индустриальный строй социализма... Heт, очень многое надо понять и пережить, и выстрадать, чтобы прочувствовать священный символ Сталинграда. И если многие серьезно размышляющие люди обоих полушарий считают, что символ Сталинграда - это на века, то так и надо понимать, что на века, и не пытаться перевести этот великий, реальный символ в область поэтических понятий. Сталинградские знамена и реальные военные традиции, родившиеся в Сталинграде, - это, как думается, отнюдь не политические понятия и для плененного в Сталинграде генералитета, и для тех последних капитанов германского фашизма, которые поставили свои подписи на акте безоговорочной капитуляции.
        Сталинградский символ - это закат германского фашизма со всей его империей, закат, уход с исторической сцены, могила. Только так на вещи смотрит советский человек, который знает, что никогда, ни при каких условиях уже не повторится эта дьявольская игра немецкого империализма, кровавая, проклятая игра в завоеванье мира. Могила, кол осиновый, и больше ничего, - нас не смущают траурные флаги в Португалии на мнимую или действительную гибель Гитлера. Служите панихиды. В победе над Германией народ наш завоевал свое будущее, - свободу, право на созидание своего общества, своего собственного мировоззрения, своей культуры. Я не хочу сейчас перечислять те не поддающиеся рассудку злодеяния, перед которыми теперь само понятие варварствa уже ничего не означает. Мы это знаем и ничего прощать не собираемся. Все это записано и обнародовано в торжественных актах СССР, Англии, Соединенных Штатов.
        Как над Москвой и Сталинградом наши первые победы простирались в будущее, которое сегодня признают все свободомыслящие народы, так и возвещение окончательной победы над врагом из нынешнего дня простирается в огромную перспективу будущего, которая сейчас стала реальным фактом краха и уничтожения германской армии.
        Свершилось...
        Народ наш достиг вершин своих трудов и подвигов. Неслыханная высота истории. Невиданное время.